Интервью,
статьи
Меню
Сейчас на сайте
Начало » Статьи » Интервью

Игорь Черневич: Художник и карьера — немножко разные вещи
- Вашего героя в спектакле «Тень стрелка» многие обвиняют в бездействии - дескать, вообще-то он человек хороший, но позицию занимает странную. Мне кажется, вы часто играете таких людей - даже тогда, когда они действуют весьма активно, все равно очевидно, что они  больше склонны отстраняться, скажем так. А вам кто интереснее - люди действия или бездействия? Вы - какой?
- Я скорее человек бездействия: может быть, это следствие моего убеждения, что одна из важнейших задач в жизни - не навредить. Поменьше наследить хотелось бы, поменьше сделать плохого - и бездействие в этом смысле очень полезно.
- Но ведь можно так далеко зайти в этом стремлении не наследить, что и вовсе следа не оставить. А в актерскую профессию идут люди, которые как раз очень этого хотят.
- Я к этой категории людей не принадлежу, правда. Если честно, до сих пор вообще не могу понять, как попал в эту профессию. Ничто в моем детстве и отрочестве этого не предвещало.
 
Вертолет и спички
 
- А каким было ваше детство?
- Нормальным. Я вырос в Белоруссии, в Орше - это такой маленький городок, который тогда был очень некрасивым, но... он был прекрасным. Я играл в футбол, ходил в походы, ловил рыбу, читал книги о путешествиях - все как у всех, в общем-то.
- Один ваш коллега на вопрос о том, с каким чувством у него ассоциируется детство, ответил, что это чувство страха. А у вас? Вы чувствовали себя в безопасности?
- Нет, я бы тоже ответил, что страх. Он мне вообще свойственен. Я не очень понимал своих сверстников, и они меня, видимо, тоже. У меня, кстати, не осталось друзей детства оттуда, из Орши. Был один парень, который в детстве потряс меня тем, что собирался построить настоящий вертолет. Я ему позвонил несколько лет назад, спросил, построил ли, и он очень расстроился, чуть трубку не бросил. У меня вот тоже все время возникали какие-то фантазии; хотелось чего-то необычного - такого, чем мне сложно было поделиться со сверстниками.
- Вы выбрали профессию, очень подходящую для реализации самых смелых фантазий. Поступление свое помните? Впечатление от Ленинграда?
- К моменту поступления я был в театре, наверное, раза два за всю жизнь - они в мой родной город не заезжали. Кто такой Додин - не знал, естественно. Программа у меня была просто сумасшедшая: Пушкин, Лермонтов и «Как закалялась сталь». Я был очень советский мальчик. Наивный. Вообще ничего не знал. И, попав в Ленинград, был так потрясен, что эти впечатления по яркости даже отодвинули на второй план мое детство.
- У вас был комплекс провинциала?
- Еще какой. Помню, на вступительных экзаменах подошел к одному парню, попросил ручку. Он меня спрашивает: «У тебя спички есть?» - «Есть», - говорю. «Ну вот ты возьми спичку, послюни и пиши». Я так обалдел, подумал - а стоит ли мне сюда идти, если здесь повсюду такое коварство? Я все его ждал потом, этого коварства... Правда, оно мне встречалось не так часто. Еще помню, что в город выходить стеснялся. Во-первых, эта красота меня и потрясала, и угнетала. Во-вторых, я просто рот открыть боялся: и заикался тогда сильно, и говора своего стеснялся.

Карьера и судьба

- Но сейчас уже от комплекса избавились, а в профессии чувствуете себя случайным человеком. Почему?
-  Я действительно иногда думаю о том, что, возможно, занимаюсь не своим делом... Это очень немужская профессия на самом деле, потому что ты чудовищно зависим. То есть просто сидишь и ждешь, потому что получается, что ты ничем другим особенно заниматься не можешь. Иногда приходится что-то предпринимать, конечно, - периодически я делаю такие попытки.
- В буквальном смысле - вы пытались стать предпринимателем и открыть свое дело?
- Да, и до этого доходило. Но не получилось - пришлось вернуться обратно. Возможно, я слишком ленивый человек, потому и занимаюсь этой профессией.
- Как можно быть ленивым и работать у Додина, который репетирует по три года до изнеможения?
- Так ведь репетиции - это другое. Тебя позвали - ты пришел и делаешь. А я имею в виду лень идеологического, что ли, характера, которая проявляется в том, насколько ты сам можешь распорядиться своей судьбой.
- А сейчас у артистов принято распоряжаться своей судьбой, проявлять инициативу, делать карьеру - это не про вас?
- Не про меня абсолютно. Во мне сидит вот это, знаете, - сами придут и сами все дадут. Но мне кажется, для моей профессии это в каком-то смысле нормально: актер ведь еще и художник; а художник и карьера - немножко разные вещи... Конечно, карьера важна, и мне бы хотелось, чтобы она состоялась. Но мне неловко влиять на это.
- Но в итоге сложно сказать, что на сегодня ваша карьера не состоялась. Хотя не сложилось того, что обещали ваши первые кинороли в «Духе» и «Никотине», - вас тогда провозгласили новым героем современного кино, но дальше дело не пошло.
- Да, не случилось. И мне очень жаль, потому что действительно было ощущение, что мы что-то нащупали, попали в точку... Но вы вспомните, какое время было - кино практически не существовало. А когда оно стало заново рождаться, то и герой изменился, и я... повзрослел. История моего героя из «Никотина» - это история бунтаря, а бунтарство все-таки свойственно молодости. 

Шепоты и крики

- А то кино, которое заново родилось, отвечает вашим устремлениям? Соответствует тому, ради чего вы существуете в профессии, пусть даже, как вы говорите, случайно в нее попали? И кстати - ради чего вы в ней существуете?
- Знаете, одним из самых ярких впечатлений в моей профессиональной жизни был спектакль «Клаустрофобия», который мы играли в Киришах. Во время спектакля больше половины зрителей ушли. После окончания большинство оставшихся встали и тоже вышли - демонстративно не поблагодарив артистов, без всяких аплодисментов. В зале осталось, наверное, два десятка человек - и они нам устроили такую овацию... Я испытал просто невероятный восторг тогда - потому что именно такое воздействие должно оказывать искусство. Акт творчества, мне кажется, - это не задушевный разговор с публикой, это всегда парадоксальная история, всегда шок, всегда крик. Я именно этим хочу заниматься, а не ловить отголоски своего эха над какой-то пустотой.
- Ну, сейчас в кино этого не густо. Вы поэтому снимаетесь не так часто или вас не очень зовут?
- Это взаимный процесс - от чего-то я отказываюсь, что-то мне не предлагают. Для меня необходимо быть соучастником - быть просто исполнителем я не умею. Я могу делать только то, что понимаю, что мне интересно; про то, что у меня болит. Когда я говорил про крик, то не имел в виду, что обязательно орать весь фильм - надо просто поворачивать зеркало в нужную сторону, пытаться спасти себя и сходящий с ума мир. Это часто выглядит даже глупо как-то - смешно говорить о том, что воровать нехорошо; или что странно создавать империи, когда в конечном итоге тебе понадобится всего два квадратных метра. Я уверен, что из любого материала можно вытащить эти темы. Они сами выплывут, от этого никуда не денешься. И вероятно, это кого-то раздражает, кто-то не хочет с этим сталкиваться - вот так и складывается (или не складывается) мой роман с кино.
- А в театре вы это получаете? Вы поэтому вернулись к Додину или потому, что, как говорят, его актеры не могут существовать в другой системе координат - настолько крепка его собственная?
- У меня не большой опыт общения с другими режиссерами, но он есть, и, конечно, я сравниваю. Действительно тяжело говорить на другом языке и на другие темы. Но дело даже не в этом. Додин делает именно то, что для меня очень важно, - он делает послания. Это именно тот крик, о котором я уже несколько раз говорил и который пробьется сквозь любую толщу. На это я всегда готов пойти.
- Почему тогда не идете в режиссеры? Ведь можно самому снять кино и сказать все, что хочется.
- Видите ли, сказать нужно талантливо. И потом для меня кажется немыслимым все это организовать. Но я иногда уже думаю об этом, правда, думаю.


Источник: http://vppress.ru/news/2008/05/08/677/
Категория: Интервью | Добавил: Ksenia (11 Мая 2008)
Просмотров: 2004

Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]
Статистика

Ksenia © 2007-2012